Где отец твой, Адам?
Ты был со мной всегда, всегда, всегда. Когда жизнь только рождалась и ее вотчиной был только Океан, я - корненожка и ты - солнечник неведомо как оказались рядом. Мы попытались сплести свои хромосомы, но мы были слишком разными, чтобы у нас что-то получилось...
Потом было много, много жизней, которые мы проживали бок о бок, даже порой не видя друг друга. Я была танцовщицей с Бали, дикой виноградной лозой в Италии, индейцем в нынешнем Чили, божьей коровкой в лесах Австралии. Ты был мухой, сходство которой со шмелем уберегло ее от вымирания, мимом в Элладе, дикой лошадью Пржевальского, жрецом Анубиса в Мемфисе. В первый раз мы встретились, будучи людьми, в монгольских степях. Я была служанкой с длинными черными косами, ты был сыном моей хозяйки. Я была одной из твоих многочисленных нянек. Когда я умерла, тебе было двенадцать, и ты тайно плакал над моим телом - ведь тебя учили, что мужчины не плачут, а служанка - слишком малая потеря, чтобы обращать на нее внимание.
Было много жизней, в которых наши руки не раз соприкасались, и еще больше, которые мы проживали в тоскливом ожидании друг друга. Смерть, которая наступала в конце такой жизни, была похожа на пробуждение: когда я открывала глаза там, за гранью, мне становилось странно, что по-настоящему я тебя, будучи на Земле, не помнила. Мне снились, конечно, иногда чьи-то глаза и руки, но я, просыпаясь, хваталась за то, что было рядом со мной: мужа, ребенка, вышивку, которую мне надо было окончить еще вчера вечером, чтобы не умереть с голоду. Мне казалось, что такие сны уносят меня туда, за грань. Ведь по-настоящему я знала, что мы здесь не увидимся... Поэтому душа хранила молчание, чтобы не причинять напрасной боли своей обладательнице.
Такие жизни были похожи на тоскливый сон, бессмысленный и вязкий. Прогоняя этот сон, я ждала встречи. Но там, за гранью, небо у каждого свое... И я снова кидалась в водоворот жизней, потому что хотела найти тебя.
Жизней, в которых мы встречались, было до обидного мало. Это время я не проживала - проползала. И ты, я знаю, тоже. В ожидании друг друга мы были похожи на гриб и водоросль, каким-то образом разделенных и ожидающих друг друга в состоянии вязкого летаргического сна.
Мы встретились, как ровесники, два раза. В первый раз мы родились как троюродные брат и сестра в Иордании, в Филадельфии, в бедных рыбацких семьях. Мы были обязаны пожениться согласно семейной традиции; так оно и произошло. Я родила тебе шестерых детей и пережила тебя на четыре года. Ты умер в год, когда родился симпатичный еврейский мальчик в городе Вифлиеме. Теперь я это знаю.
Во второй раз мы встретились перед самой моей смертью. Это было время, когда только вступила в силу "ведовская булла" - конец пятнадцатого века. Меня, четырнадцатилетнюю, сожгли как ведьму; ты стоял прямо перед костром и смотрел на меня. Умирая, я не кричала. Тогда во мне исчезла жажда жизни, исчез страх, исчезло все, что раньше составляло мою сущность. Пока разгорался хворост у моих ног, я думала: почему этот парень с карими оленьими глазами так пристально смотрит на меня?.. Я умерла с этой мыслью. Мне не было больно.
Теперь - третий раз. Ты - рядом. Ты - снова со мной. Засыпая, я прижимаюсь к тебе, и ты каждый раз говоришь мне: «Я никуда не убегу. Теперь мы не расстанемся. Не бойся».
Этот едкий страх разойтись живет во мне постоянно. Я слишком долго жила без тебя; это было слишком больно. Как Хитклиф, я говорю себе: «Мне не нужна жизнь, если в ней нет моей души».
Тебе часто становится смешно, когда я говорю с тобой о своих страхах. Ты не боишься, хотя говоришь, что ждал меня так долго, что ожидание стало твоим вторым «я».
Лучше я буду твоим вторым «я».
Иногда ночью я просыпаюсь от страха, что ты опять там, где до тебя не докричаться. Но нет... мои ладони лежат на твоей груди. Я поднимаю голову, щурюсь и вижу, как дрожат твои ресницы. Тебе что-то снится.
Я шепчу священные слова: «Где ты Гаий, там я Гаийя»*. Много лет назад я так поклялась тебе в верности. «Мой дом - твой дом. Мой очаг - твой очаг. Где ты Гаий, там я Гаийя».
Навсегда.
* - Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia. (Где ты, Гай, там я - Гайя).
Потом было много, много жизней, которые мы проживали бок о бок, даже порой не видя друг друга. Я была танцовщицей с Бали, дикой виноградной лозой в Италии, индейцем в нынешнем Чили, божьей коровкой в лесах Австралии. Ты был мухой, сходство которой со шмелем уберегло ее от вымирания, мимом в Элладе, дикой лошадью Пржевальского, жрецом Анубиса в Мемфисе. В первый раз мы встретились, будучи людьми, в монгольских степях. Я была служанкой с длинными черными косами, ты был сыном моей хозяйки. Я была одной из твоих многочисленных нянек. Когда я умерла, тебе было двенадцать, и ты тайно плакал над моим телом - ведь тебя учили, что мужчины не плачут, а служанка - слишком малая потеря, чтобы обращать на нее внимание.
Было много жизней, в которых наши руки не раз соприкасались, и еще больше, которые мы проживали в тоскливом ожидании друг друга. Смерть, которая наступала в конце такой жизни, была похожа на пробуждение: когда я открывала глаза там, за гранью, мне становилось странно, что по-настоящему я тебя, будучи на Земле, не помнила. Мне снились, конечно, иногда чьи-то глаза и руки, но я, просыпаясь, хваталась за то, что было рядом со мной: мужа, ребенка, вышивку, которую мне надо было окончить еще вчера вечером, чтобы не умереть с голоду. Мне казалось, что такие сны уносят меня туда, за грань. Ведь по-настоящему я знала, что мы здесь не увидимся... Поэтому душа хранила молчание, чтобы не причинять напрасной боли своей обладательнице.
Такие жизни были похожи на тоскливый сон, бессмысленный и вязкий. Прогоняя этот сон, я ждала встречи. Но там, за гранью, небо у каждого свое... И я снова кидалась в водоворот жизней, потому что хотела найти тебя.
Жизней, в которых мы встречались, было до обидного мало. Это время я не проживала - проползала. И ты, я знаю, тоже. В ожидании друг друга мы были похожи на гриб и водоросль, каким-то образом разделенных и ожидающих друг друга в состоянии вязкого летаргического сна.
Мы встретились, как ровесники, два раза. В первый раз мы родились как троюродные брат и сестра в Иордании, в Филадельфии, в бедных рыбацких семьях. Мы были обязаны пожениться согласно семейной традиции; так оно и произошло. Я родила тебе шестерых детей и пережила тебя на четыре года. Ты умер в год, когда родился симпатичный еврейский мальчик в городе Вифлиеме. Теперь я это знаю.
Во второй раз мы встретились перед самой моей смертью. Это было время, когда только вступила в силу "ведовская булла" - конец пятнадцатого века. Меня, четырнадцатилетнюю, сожгли как ведьму; ты стоял прямо перед костром и смотрел на меня. Умирая, я не кричала. Тогда во мне исчезла жажда жизни, исчез страх, исчезло все, что раньше составляло мою сущность. Пока разгорался хворост у моих ног, я думала: почему этот парень с карими оленьими глазами так пристально смотрит на меня?.. Я умерла с этой мыслью. Мне не было больно.
Теперь - третий раз. Ты - рядом. Ты - снова со мной. Засыпая, я прижимаюсь к тебе, и ты каждый раз говоришь мне: «Я никуда не убегу. Теперь мы не расстанемся. Не бойся».
Этот едкий страх разойтись живет во мне постоянно. Я слишком долго жила без тебя; это было слишком больно. Как Хитклиф, я говорю себе: «Мне не нужна жизнь, если в ней нет моей души».
Тебе часто становится смешно, когда я говорю с тобой о своих страхах. Ты не боишься, хотя говоришь, что ждал меня так долго, что ожидание стало твоим вторым «я».
Лучше я буду твоим вторым «я».
Иногда ночью я просыпаюсь от страха, что ты опять там, где до тебя не докричаться. Но нет... мои ладони лежат на твоей груди. Я поднимаю голову, щурюсь и вижу, как дрожат твои ресницы. Тебе что-то снится.
Я шепчу священные слова: «Где ты Гаий, там я Гаийя»*. Много лет назад я так поклялась тебе в верности. «Мой дом - твой дом. Мой очаг - твой очаг. Где ты Гаий, там я Гаийя».
Навсегда.
* - Ubi tu Gaius, ibi ego Gaia. (Где ты, Гай, там я - Гайя).
